Наввипередки зі смертю. Швидкі Хотабича під обстрілами вивозять поранених
Час за який вивозять пораненого з фронту в гостпіталь - ключовий для збереження житя. Найкраще цю ланку порятунку організував волонтер Хотабич. Його швидкі під'єднані до супутникового зв'язку, завжди справні і готові летіти з пораненими.
Волонтер Илья Лысенко "Хоттабыч" легендарная личность в зоне АТО. Еще весной он уехал под Славянск вывозить раненых – и до сих пор занимается эвакуацией бойцов в ближайшую больницу. Только теперь в АТО ездит не один "Хоттабычмобиль", а несколько разных экипажей – добавились еще "Ветерок", "Шаман", "Пума", и место работы – Дебальцево, - пише Галина Титиш, Правда Життя.
Илья называет это "эвакуацией на среднюю дистанцию" – то есть, с фронта в ближайшую больницу. Сейчас на счету этой волонтерской "скорой" сотни спасенных жизней. Членам команды доводилось ездить и под обстрелами, минометами, и даже по территории сепаратистов. Ведь линия фронта четкая только на картах СНБО. А в реальности по-другому.
Илья Лысенко, как и Юрий Бирюков, Георгий Тука, Давид Арахамия, был награжден орденом "За заслуги ІІІ степени", но широкой общественности его имя менее известно.
Дело в том, что он напрочь отказывался от разговоров с журналистами, отвечая просто и емко: "Экстренная медицинская служба "Хоттабыч" принципиально не общается с прессой". А на вопрос: "Где сейчас ваши экипажи?" – мог, шутя, ответить: "Хацапетовка-Юзовка".
"Перемирие", которое отнюдь не гарантирует отсутствие боев, не уменьшило работы экипажам волонтерской скорой помощи. Чего не скажешь о средствах. Поэтому он соглашается на интервью.
Сейчас Илья временно в столице – занимается еще одним проектом своей группы, строительством "Мойдодыра". Это чудо "армейского лайфхака" даст бойцам возможность помытся-постираться во время холодов.
Все это – деньги, причем немалые. Илья даже основал благотворительный фонд, для того, чтобы привлечь больше средств, в том числе от предприятий.
Прозвище "Хоттабыч" придумал один боец под Славянском. Сам Илья взял себе позывной "Борода". На блокпосте на вопрос "кто такой?" – ответил "Борода". Боец по рации передал: "Здесь Хоттабыч хочет проехать, можно?" Так Илья стал Хоттабычем, и уже привык, что его бороду постоянно дергают для загадывания желаний.
В мирной жизни он – менеджер. На фронте – "менеджер и водитель": организовывает работу экипажей и сам ездит за рулем авто, которое купили за собранные деньги Алексей Мочанов и другие волонтеры. Остальные машины тоже достались "скорой" в подарок или были куплены вскладчину волонтерами.
Сейчас 80 километров вокруг Дебальцево – зона ответственности этих экипажей. Их девиз – ASAP (as soon as possible), "так скоро, как только возможно", и неизменное "Быть добру" – именно так заканчиваются все посты в Facebook членов команды и Ильи.
На встречу Илья пришел уставший, даже немного грустный. Его телефон постоянно звонит, Хоттабыч извиняется и поднимает трубку. Потом поясняет:
...Просят вывезти из Донецка женщину плохо ходящую. Как ее вывезти?..
– Часто получаете такие просьбы?
– Да, очень. Но ничем не могу помочь. Чаще всего я могу только давать какие-то советы. Мы этим не занимаемся.
– Ну, почему же? В одном из сюжетов видно, как вы завозите лекарства парализованному человеку – то есть, вы занимаетесь не только вывозом раненых.
– Да, на нашей территории мы, и правда, иногда завозим лекарства. Но именно в Донецк мы не въезжаем, потому что мы – люди, уже представляющие определенную виртуальную ценность. И не потому, что мы такие важные особы.
– За вас сепаратисты обещали какую-то награду?
– Я больше слышал угрозы.
– В каком смысле? Звонят и угрожают?
– Нет, звонков, кстати, не было. Обычно на улице шипели, гадости говорили. Особенно это было заметно во времена, когда наш штаб находился в Изюме. Среди населения тогда ходила молва, что наша "скорая помощь" занимается здесь пересылкой органов. Можно было прийти на "Новую Почту" отправлять посылку, а люди подходили и шептали: "Что, док, органы отправляешь?"
– Я помню, как Аваков сказал, что Изюм посмотрел на судьбу Славянска и стал абсолютно патриотичным через какое-то время.
– Там ничего патриотического нет до сих пор. Когда Изюм был на рубеже, а Славянск был ещё оккупирован сепаратистами. Жители Изюма вели себя очень агрессивно.
Можно было оставить машину "Скорой помощи" на улице – и найти с отломанными зеркалами. После того, как Славянск стал наш, из Изюма тоже уехало много агрессивно настроенных пророссийских людей. В городе стало намного тише. Но эта тишина относительна.
Где-то месяц назад там избили одного из патриотов и наших волонтеров Вячеслава Савельева. Он житель Изюма, в свое время был одним из известных "самооборонцев" Изюма.
Его избили очень сильно. Настолько, что он попал в харьковскую больницу. В изюмские больницы лечь не мог, утверждая, что некоторые врачи поддерживают сепаратистов.
– А в других городах тоже случались такие истории, как в Изюме?
– Я натыкался на негативное отношение к нам, на такое же шипение, на такие же тихие выкрики в наш адрес – в Константиновке, в Авдеевке.
– Но сейчас в Дебальцево, Песках такого нет?
– Пески не пример. Во-первых, в Песках практически не осталось никакого населения. Там живёт, я думаю, меньше, чем десяток семей. Фактически никого нет, кроме наших. Можно идти по Пескам и понимать, что вот здесь – маленький квартальчик "Правого сектора", тут разместились ОУН, там 95-й. То есть, они там уже своеобразное коренное население нынешнего времени.
Но если отбросить весь сарказм или юмор, и разговаривать о Дебальцево, дела обстоят несколько иначе… (задумывается).
…Я вспоминаю, как мы туда вошли – сразу же после наших войск. Сначала из разрушенных домов мы помогали вывозить беженцев, сопровождали бус с продуктами, которые привезли волонтеры из центра Украины.
Мы стояли в центре Дебальцево возле двух пятиэтажек, которые сильно пострадали, раздавали всем еду. Чувствовалось, что в тот момент было 50% тех, кто был за нас, и 50%, которые против. Последние могли говорить вещи типа: "Что вы у бандеров берете? Они вас покупают этими продуктами!"
Правда, говоря такие гадости, они продолжали брать, что дают. Тогда это было как-то явно, открыто. И мы понимали, что отношение 50/50: вот люди, которые негативно к тебе относятся – а вот те, которые на нашей стороне, и чувствуется, что они вздохнули свободно.
Сейчас я не вижу этого 50/50. В лучшем случае 30/70. 70% - тех, которые негативно относятся к нам и 30%, которые продолжают быть патриотично настроенными и верят в нас.
– Из-за обстрелов? Они считают, что мы виноваты?
– Проблема даже не в том, что город обстреливают. Хотя это тоже важно, недавно несколько снарядов "Града" легли прямо в жилые кварталы.
Негатив к нам связан в первую очередь с тем, что за то время, которые мы находимся там, они не увидели улучшения своей жизни, даже того, что о них заботятся.
Одно дело – если бы город обстреливали, но при этом они бы видели, что в городе есть власть и власть старается остеклить разбитые окна, закрыть подъезды, проявляет хоть какую-то заботу. Но этого нет.
Да, в первые же дни, как город освободили, запустили пекарню. Что дальше?
Нужно еще учитывать то, что абсолютно отсутствует система надзора над участниками противостояния с нашей стороны. Военная прокуратура как таковая работает очень виртуально.
– Вы о бесчинствах?
– Конечно. Странно, почему мы об этом молчим. Есть вещи, которые, даже зная о них, мы стараемся умалчивать, потому что об этом стыдно говорить. Когда наши пьяные бойцы заваливаются в гостиницу с дамами и полночи остальные постояльцы просто должны терпеть...
На БТРе могут поехать в соседний город и по пути, так как на БТРе толком света нет, еще где-то влететь в бетонный блок брошенного блокпоста, после этого бросить этот БТР и пойти дальше пешком за водкой. У нас даже такие вещи могут быть.
Все это в результате приводит к тому, что за несколько месяцев нахождения в Дебальцево мы породили только негатив. Это факт.
Если на сегодняшний день в городах, в которых присутствуем, мы не будем делать комендатуры, не построим четкой понятной структуры жизни, – кто ответственный, к кому можно прийти, и он тут же отреагирует, – ничего не изменится к лучшему.
Причем, так же очень важно четкое понимание, что каждый ствол, который есть на руках у военнослужащего, должен находиться в зоне своего подразделения, а не блуждать где-то со своим владельцем...
– Часто такое бывает?
– Конечно, часто, обо всём этом надо говорить.
Я, например, считаю, что человек, который пришел на "Новую почту" и стоит в очереди, не должен ни в коем случае пропускать нагло идущего человека с автоматом.
И тот, и другой – граждане этой страны. И тот, и другой имеют одни и те же права. И тот, и другой пришли за одинаковыми посылками. Какие преференции имеет человек с автоматом? Только то, что он вооружен? Или только то, что ему нужно на блокпост? А ничего, что если он торопится, то, скорее всего, приехал сюда, не предупредив своего командира, и значит, сделал это втихаря от всех?
(Телефон Хоттабыча вновь звонит, обсуждают ремонт машины. Илья говорит в трубку: "Понимаешь, если машина может ехать только 100 км/час, она нам не подходит, потому что это уже не скорая, а катафалк").
– …Я, например, понял, что если буду экономить на технике, то всех своих людей буду просто записывать в камикадзе. По быстро идущей машине очень сложно стрелять, даже с упреждением. Четыре раза техника нас реально спасала. Впервые – это когда мы ездили под Шахтерск.
На тот момент у нас все спикеры СНБО провозгласили по телевидению, что наши части пошли вперед и разделили Луганскую и Донецкую народные республики, и у нас есть проход аж до границы. На самом деле все было абсолютно по-другому.
25-я пошла в наступление, ушла на 70 км вперед, ее должны были поддержать, и населенные пункты, которые они прошли, должны были зачистить сзади идущие, поставить блокпосты. Этого никто не сделал. 25-я дошла до Шахтерска, и за ними все захлопнулось. Они оказались в окружении.
6 дней они были там, и единственные, кто к ним подъезжал – это мы. Через нейтральную территорию, непонятно кому принадлежащую, с постоянным обстрелом минометами, автоматным огнем, стрелковым оружием. Мы единственные, кто подскакивал туда и забирал раненых.
В один из таких случаев ехали в сопровождении бойцов. Наша машина вырвалась вперед, они отстали сзади со своими БТРами. "Скорая" выскочила на дамбу, и нас тут же накрыло минометным огнем – дамба была пристрелена.
Но моя машина достаточно маневренная, полноприводная, юркая. Мы тогда резко по тормозам и задним ходом уходим, а по мере нашего отъезда перед нами мины ложатся.
Если бы зашла сюда вся колонна, которую мы опередили, она бы не развернулась и никуда не делась, ее бы уничтожили прямо на дамбе. А так мы вернулись назад, остановили колонну, отошли и заночевали в посадке. Утром врача Женю и мою напарницу Олю, которая была со мной, пересадил на БТР, а сам я на "скорой" погнал вперед.
Думаю: "Пока все очухаются, я уже проскочу". Зашел туда, в 25-ю окруженную. Народ там охренел, конечно, от того, что я заезжаю на гражданской "скорой".
Где-то за час дошлепала основная колонна. Я загрузил двух тяжелых раненых и двух средних на борт, и быстренько назад.
Как бывает в таких случаях, проскочил нужный поворот, ушел на территорию сепаров в их населенный пункт. 8 часов, я с ранеными еду с мигалками, пролетаю какой-то там поселок, названия не помню. Прошиваю насквозь, только в окна вижу, как народ с автоматами стоит, пиво пьет возле магазинов.
Они охреневшие смотрят на меня, а я понимаю, что заехал не туда. И вижу тупик, реальный тупик в конце улицы. Останавливаюсь, разворачиваюсь, и так же, не теряя скорости, с мигалками, проезжаю опять мимо них. Они как стояли, пиво пили, так меня и проводили взглядом.
С тех пор наша техника, наверное, вся в идеальнейшем состоянии. Мы технику, в которой сомневаемся, вообще не выпускаем в ту сторону.
Но ни одна технология не сможет нам помочь решить все задачи, если у нас на бортах нет врачей. А их у нас нет.
– Почему так сложно найти врачей? Много было сообщений в Фейсбуке, я думала, что вот, сейчас будет целая куча. У нас в Украине дипломированных врачей много.
– Если отбросить весь пафос всего этого, то врач как человек высокоинтеллектуальный, получивший образование, во-первых, всегда будет иметь кусок хлеба, при любой власти, при любой политической ситуации в стране, при любых ситуациях. То есть, этот человек не заморачивается тем, что ему нужно ехать на фронт. У него есть кусок хлеба. К сожалению, это так, как это ни прискорбно.
– Так можно сказать и обо всех остальных, и бойцах в том числе. Я знаю адвокатов, бизнесменов, которые пошли на войну. Они тоже могли сказать, что у них будет кусок хлеба. Вы же менеджер, а тоже пошли.
– Бизнесмен может с приходом другой власти потерять свой бизнес. Адвокат – каждая новая страна – это новое законодательство, новые требования и прочее. Врач всегда будет с куском хлеба. Может быть, это не так, но почему-то мне кажется, это настолько гипертрофирует мозги наших врачей, которые дали клятву Гиппократа. На самом деле они думают о том, что все обойдется как-то и без них.
Пост на ФБ о том, что нам нужны врачи, с учетом перепостов и того, что он долго очень крутился, просмотрело больше 200 тысяч человек. Но в итоге мы не нашли ни одного врача. Хотя было с десяток звонков. В летний период из ста резервистов-врачей, которых дернули на передовую, приехали только 4.
Чаще всего мы обходимся без врача. Он нам остро необходим, когда есть тяжелый, особенно нестабильный. Тогда мы стараемся подхватить его по пути. Ну, нет у нас на борту врача, нету.
– Вы рассказывали, что по вашей скорой стреляли. Как мне кажется, на войне же к медикам должно быть более почтительное отношение. Все понимают, что это "скорая", которая везет раненых.
– Все понимают, что "скорые помощи", которые там ездят – волонтерские "скорые помощи".
– Там же не написано, что она волонтерская...
- Гражданские "скорые" туда просто не выезжают. Ни один здравомыслящий гражданский туда не поедет. Они вообще даже по таким городам как Углегорск, Дебальцево, крайне редко перемещаются. Там есть "скорые помощи", но они крайне редко выезжают.
– Поэтому вы такая же цель для военных?
– Поэтому они понимают, что если едет "скорая помощь", то она наверняка волонтерская, а если волонтерская, то она везет кого? Бойца, укропа какого-нибудь.
– Сепаратистов тоже приходилось вывозить?
– Были случаи, когда нам передавали раненых сепаратистов, мы их просто доставляли в больницу и рекомендовали вызвать органы власти для того, чтобы их передали власти. А так – не наш профиль.
– Как вы координируете свою работу?
Хотабич по центру
– Мы стараемся сделать так, чтобы наши номера телефонов были у всех. Как только появляется раненый, мне просто дают сигнал, на каком участке это все происходит. На месте фельдшеры, медбратья оказывают первую помощь раненому и стараются удержать его до нашего приезда, оттащить буквально на сто метров от поля боя.
Потом мы приезжаем и "пытаемся заставить его жить" до того момента, пока мы его доставим в первую на нашем участке больницу.
Такие участки могут достигать 100 км, даже больше – 120 км. Причем, зачастую это 100 км дорог, основное препятствие на которых – это асфальт, лучше бы его не было вообще.
На одной машине имеем уже и спутниковую связь, и местонахождение всех наших машин отслеживается через GPS, и у меня есть возможность, даже сидя в кафе, видеть, где какая машина находится.
Сидя здесь в кафе, я могу показать, где какой экипаж находится. 100%, в онлайне. Вплоть до того, что даже когда экипажи вдруг получают информацию, о которой не знает ни центр, ни я, ни штабы – есть кнопка SOS, которую они нажимают, и я тут же получаю сигнал. Даже не имея с ними прямой связи, наблюдая со спутника их передвижение, я могу иметь понятие, в какую сторону машина кого-то эвакуирует (Илья берет телефон, на экране мигает красная точка с надписью "Шаман").
Вот видите, можно посмотреть, где сейчас машина.
Если эта кнопка SOS была нажата, значит, я уже могу звонить в ближайшую больницу и говорить: "К вам идет машина, на борту у нее раненый" – "Что за раненый?" – "Не знаю. Готовьтесь к чему угодно". То есть, мы идем по пути, наверное, самому высокотехнологичному в Украине.
Но успех нашей работы во многом результат доверия бойцов, командиров.
Были случаи, когда наши ребята по Харцизком отзванивались и говорили, что у них большие потери, просили, чтобы мы взяли кого-то в помощь, мол, сами не справитесь. Я просто кричал по рации, что мне нужны две скорые и БТР-прикрытие, и БТР-медички. К тому моменту, когда я только приезжал на блокпост, уже в ряд выстраивалась вся эта техника.
Это – без командования сверху, просто потому, что есть абсолютное доверие к нашему экипажу. Если мы кричим, что нам нужна помощь, значит это действительно так.
На самом деле до определенного момента именно коммуникация по горизонтали, когда тебе верят на блокпостах, командиры рот, простые бойцы, была основополагающей нашего успеха.
Коммуникации по вертикали не приводят ни к чему хорошему – штаб узнает о потерях слишком поздно, и вообще от нас.
– Сейчас есть много координационных советов, волонтеры всячески пытаются объединиться с тем, чтобы как раз эффективнее сотрудничать с государством. Вы в какой-то из них входите?
– Нет. Я в стороне от всего нахожусь. Во-первых, у меня достаточно склочный характер. Во-вторых, я человек достаточно принципиальный в своей беспринципности. В том плане, что у меня есть такая позиция – судите о нас, именно об ASAP Хоттабыч.
Так вот, на самом деле, позиция-то очень простая – судите о делах наших, а не о словах наших. Слишком много слов.
– Давайте о делах. Вы можете сказать, например, начиная со Славянска, сколько бойцов вы вывезли, хотя бы приблизительно?
– У каждого нашего экипажа есть бортовой журнал, где мы настоятельно рекомендуем записывать все имена и проблемы бойцов, которые побывали на бортах, желательно с номерами телефонов и с указанием, какая часть. Я никогда не заглядывал в чужие журналы.
– Хорошо, вы можете сказать о вашем экипаже. Сколько вы лично вывезли?
– За первый месяц работы экипажа (мы тогда скрупулезно считали) у нас получилось 78 раненых. Но тогда были активные действия, как раз когда наши входили в Углегорск, та же самая эпопея с Шахтерском. Это был, пожалуй, очень сложный месяц. Было 78 бойцов, порядка 20 человек гражданских, плюс эвакуация гражданских из освобожденных городов.
Мы когда-то просчитывали, во что обходилась нам вся наша эпопея первого месяца на нашем знаменитом "Хоттабыче", самом прожорливом, самом скоростном и самом дорогом из наших автомобилей.
Так вот, первый месяц, когда мы вывозили с Углегорска, из-под Шахтерска, зацепили немножко эпопею под Харцызском, или когда еще снайперы работали по нашим блокпостам в районе Дебальцево, мы тогда подсчитали: у нас надежда на здоровье бойца, которого вывезли, обходится где-то в полторы тысячи гривен.
Вот такая цена жизни. Вернее, не жизни, а попытки ее спасти. Потому что были случаи, когда мы выкладывались полностью, и врачи-медики 25-й стабилизировали до момента, пока мы его дотаскивали до хирургии в больнице, а на хирургическом столе оказывалось – все, спасти человека все же невозможно.
– В продолжение темы – вопрос об эффективности. Каков ваш секрет эффективного волонтерства?
– Очень просто. Нельзя заниматься всем сразу. Нужно чем-то одним. Эффективность наших экипажей в том, что мы даже не пытаемся расширить фронт, на котором мы находимся – как находились в районе Дебальцево и обрабатывали этот участок, мы так и находимся там.
Меняются подразделения, происходит ротация войск, люди, которые знали нас, сменяются теми, кто впервые нас видит. Но мы намеренно не занимаемся ничем другим.
Например, "скорая", которая набита гуманитаркой, когда нужно спасать человека, не готова будет это сделать – когда она до крыши забита тюками с теплой одеждой, то это уже не "скорая помощь", это уже грузовик.
У нас были случаи, когда нужно взять раненых бойцов, и мы просто посреди поля выбрасывали все свои вещи. Чаще всего по возвращению рюкзаки мы забирали, а вот спальные мешки обычно "уходят" навсегда.
– Кто вам сейчас помогает?
– Как и раньше, основной вал поступлений – от частных лиц – 50-100 гривен, иногда 500. Время от времени есть люди, которые бросают 5-10 тысяч гривен. Но я почему-то уверен, что это частные лица, а не предприятия.
При этом сума, которая раньше поступала на наши счета и та, которая поступает сейчас – практически одинаковые. Но раньше у нас был один экипаж – автомобиль "Хоттабыч", а сейчас у нас 5 машин.
– Давайте еще о цифрах. Каков бюджет одного экипажа? Сколько нужно для того, чтобы вы могли эффективно делать эту работу?
– Для того чтобы экипажи находились только в зоне АТО и могли в любой момент приступить к выполнению своей задачи – это минимум 800-900 гривен на каждый. Когда речь идет о небольшом перемещении в зоне, проживание людей, пропитание.
В случаях, когда активные действия, много перемещений, активная эвакуация из-под Донецка или откуда угодно, сума может доходить до 3 тысяч.
Поэтому в среднем можно смело называть цифру 1,5 тысячи гривен на каждый экипаж ежедневно. Сейчас три экипажа в действии. Получается, до 5 тысяч гривен. И это без учета ремонтов и всех остальных форс-мажоров. Это отдельная статья. Мы прикинули, что в среднем в месяц у нас выходит где-то 15 тысяч на ремонт автомобилей.
Да еще и проект "Мойдодыр".
– Кто его вообще придумал?
– Сложно сказать, я уже и не помню. У нас на передовой весной-летом мылись под кранами, купались в озерах, прудах. Сейчас они месяцами не моются. Поэтому решили создать им условия, чтобы бойцы могли купаться-стиратся. Нашлась машина, человек, который умел это делать.
Единственная проблема – деньги.
Вот сейчас, например, нам нужен генератор. Я звоню Алексею Мочанову, он – человек безотказный, сразу помогает. Или Юра Бирюков. Я ему звоню и говорю – нужны деньги. Он, мол, что случилось? Я поясняю: у меня то сломалось и это. Не вопрос, Юра даст деньги. Поэтому те финансы, которые поступают нам на счет – это где-то треть от потребностей.
Если бы не помощь крупных волонтеров и волонтерских движений, к которым я имею возможность обратится, было бы тяжело.
– Каков бюджет "Мойдодыра"?
– Трудно сказать. Мы уже потратили больше 100 тысяч гривен.
– Вы чувствуете себе волонтером?
– Я не волонтер. Я – гражданин, человек, который чувствует определенную ответственность за то, что происходит с его близкими, окружением, городом и страной. А волонтер – обычно это кто такие? Это те, кто привлечен к выполнению каких-то задач. Сейчас посмотрим в Википедии.
– Ну, здесь все просто, это человек, который выполняет некую общественную работу бесплатно, не зарабатываю на этом.
– (читает) Да, Википедия говорит то же. Но я точно знаю, что волонтеры не должны заниматься тем, чем занимаемся мы. Не должны одевать армию, следить за здоровьем военнослужащих, чтобы кого-то перевозить, спасать.
Но, к сожалению, мы этим занимаемся.
Я не ищу здесь никаких преференций и не ставлю задачи выйти в политику, занять административное место.
– Видела, как вашу бороду дергали, желания загадывали. До сих пор так делают?
– Да, дергают, даже здесь, в Киеве. Когда я приезжаю в Киев, часто на улице встречаю бойцов из Нацгвардии, теперь уже объединенного батальона Кульчицкого.
– Что будете воспоминать об АТО, а что хочется забыть?
– Хочется забыть все дороги, которые я проехал в зоне АТО и никогда больше по ним не ехать. Я не представляю, что вот если завтра будет мир и мне придется по ним ехать… Нет, я просто не поеду, найду миллион путей, чтоб их объехать. Надоели.
Есть места, по которым я могу нарисовать свою карту АТО. Карту, где погибли мои друзья и знакомые. Карту, где я закопал чьи-то руки-ноги. Были и такие случаи. Куда это все девать? Чтоб собаки таскали? Надо хоронить.
– Должно быть что-то, что поддерживает в таких случаях, иначе можно сойти с ума.
– 18-летний Jameson (смеется). На мой день рождения был даже флеш-моб, кто подарит больше виски.
Но это все шутки. А если серьезно – люди. Я никогда не мог декларировать, что люблю людей, на самом деле я их не люблю – как шумную массу, нечто непредсказуемое, неуправляемое, особенно когда это непредсказуемое-неуправляемое кем-то организовано.
Но я получаю колоссальное удовольствие от того, что коллекционирую личности. Самый лучший источник таких личностей – это АТО. Сидишь где-нибудь в Песках в подвале, нет света, кто-то бренчит на гитаре – и ты слышишь, что Басков здесь нервно курит и все остальные тоже.
Среди бойцов, офицеров, волонтеров – колоссальное количество интеллектуалов, думающих людей, которые стремятся что-то в этой стране изменить и ненавидят все, что ей угрожает.
– Помню, вы рассказывали, что в АТО плакали. До сих пор так или уже привыкли, и вас ничем не удивишь?
– Нельзя сказать, что я плачу, но иногда бывают моменты, когда вдруг чувства переполняют. Последний раз я плакал здесь, в Киеве, когда батальон Кульчицкого вышел по ротации – в части все построенные стояли. Кому грамоту, кому благодарность. Одно дело ездить по разным блокпостам, а другое – увидеть их всех вместе. У меня еще в ту ночь сон был сложный, Кульчицкий снился.
Помню, когда его самолет сбили между 5 и 6 блокпостами, мы ехали к нему. Я по-разному смотрел, как добраться до места падения самолета, но километра 4 мы так и не доехали. А мы с ним перед его гибелью ночью сидели, говорили…
И вот здесь в Киеве, когда на площадке накрыли стол, а на отдельном столе – портреты погибших ребят, посредине портрет Кульчицкого, – я не выдержал. У меня нормально с нервами, но иногда и я сдаю, что же делать...
Первые два месяца Дебальцево все погибшие там люди были те, кого я знал. Включая и мужа Тани Рычковой.
– О Кульчицком очень много хорошего говорят, что дал очень хорошую школу тем бойцам, которые пришли, добровольцами.
– Мы с ним стали даже больше, чем приятелями, за две недели общения. Как-то быстро сошлись. Он приходил в гости, мы могли с ним полночи сидеть, пить чай и болтать – о десантных войсках, о том, как было раньше, как сейчас.
В тот момент мы понимали, что наши военнослужащие, особенно НГ, да и ВВшники, и спецпризначенцы слабо подготовлены в плане оказания доврачебной медицинской помощи на поле боя. Я тогда сделал предложение: "Я привезу инструкторов, организую их приезд сюда. Нужно будет просто-напросто организовать в несколько потоков, по две группы, в каждой группе по 20-30 человек. И так в течение дня мы прогоним максимальное количество".
Я к одному генералу, ко второму, третьему. Все: "Да, да". И у всех забот очень много, каждый находит миллион отмазок, почему это невозможно сделать. А именно Кульчицкий...
Я только с полуслова, он максимально организовано все это сделал. В первый день мы 90 человек прогнали, во второй день тоже около сотни.
Понимаете, подготавливать бойца надо до того, как он попадает на фронт.
Во время войны человек ценит каждую минуту тишины, и он не будет тратить эту минуту покоя, чтобы готовится к оказанию медицинской помощи. Человек хочет отдохнуть, поспать, поесть, умыться. Каждая минута тишины ему важнее даже чем обучение медицине.
Людей надо готовить до войны. На передовой это уже бесполезно.
Вот, например, история из Углегорска. Я знаю, что где-то с этой улицы забрали раненого бойца во время вхождения в город. Я вижу пробитый шлем, бронежилет, и 4 разорванных ИПП, и два разорванных жгута. Я понимаю, что боец умер не от того, что в него попали – а потому, что эти разорванные жгуты были навязаны у него на приклад автомата, их пытались развязать, а они натянутые, на солнце и по дождем превратились в труху и рвутся. Разорванные ИПП – потому что это была уже последняя надежда – вовремя не перекрыли кровь, он истекал.
Я понимаю, что боец умер от того, что бойцы рядом совершенно не готовы оказывать медицинскую помощь.
Карта "Райффайзен Банк Аваль"
Raiffeisen BANK AVAL
4149 5070 1984 5708
Лысенко Илья
-----------------------------------------
Карта "Приватбанк"
4627 0822 0139 4049
Ольга Тищенко
Реквизиты:
Отримувач платежу: ПриватБанк
Установа банку: ПриватБанк
МФО банку: 305299
КОД ОКПО отримувача: 14360570
КОД ОКПО банку: 14360570
Рахунок отримувача: 29244825509100
Для поповнення карти 4627082201394049
Тищенко Ольга Николаевна, 2719113160
-----------------------------------
Beneficiary:
Acc. No 0479 /262002754373
LYSENKO ILLIA DZHONOVYCH
Bank of Beneficiary:
Raiffeisen Bank Aval JSC ("Raiffeisen Bank Aval" Public Joint Stock Company), Kiev, Ukraine S. W. I.F.T.: AVALUAUKKHA
Correspondent bank:
Corr. acc. 55022305
Raiffeisen Bank International AG Vienna
S.W.I.F.T.: RZBA AT WW
______________________________________
Skrill
businessmoney1111@gmail.com
ЕЩЕ ОДНА ИСТОРИЯ С ПЕРЕДОВОЙ
Эта история была уже под Харцызском. Тогда подъезд к 25-ке был блокирован.
У нас была договоренность с медиками 25-й о том, что когда у них появляются раненые, они нам дают координаты точки, на которую они доставляют бойцов, а мы подскакиваем, перехватываем и дальше забираем уже до больницы.
Был момент, когда мы доехали до одной точки, загрузились, четко по времени состыковались, буквально минута в минуту – они подъезжают, мы перебрасываемся и уезжаем. И второй такой же вызов.
У нас была договоренность через два часа выйти на связь. Мы выходим на связь, опять получаем информацию, теперь уже точка забора не там, где мы забирали, а намного глубже, ближе к Харцызску, еще километров 15. Мы доходим, наш промежуточный блокпост. Останавливаемся, нас угощают компотиком ребята, которые сварили его только-только, и в это время над головой проходит снаряд от танка.
И мы понимаем, что надо уносить ноги. Жалко, ребятам так и не вернули их алюминиевые кружки, они с нами так и уехали. Мы уходим где-то метров 800. Небольшая, зигзагообразная дорога.
Мы сделали пару этих зигзагов, и нам показалось, что мы так хорошо спрятались. Поднялись, небольшая возвышенность, все хорошо. Мы стали за замечательное здоровое дерево, которое нас прикрывает как раз от нашего блокпоста, на котором идет бой.
Мы с биноклями из-за дерева выглядываем, пытаемся что-то рассмотреть. И тут только "хрясь!" рядом с нами. И мы понимаем, что смотрим в сторону нашего блокпоста, и от нашего блокпоста нас прикрывает дерево, а за нашими спинами-то ничего нет, совершенно голое поле, и в населенном пункте стоят танки, для которых мы – замечательная цель.
Мы опять прыгаем в машину, отрезок дороги идет километров 5 прямой, на котором асфальт – главная неприятность. И мы по этой прямой тоже больше 170 км/час по этим ямам.
И тогда ты понимаешь, что хорошо подготовленная машина – это твоя жизнь.
Это, конечно, интересно смотреть, когда ты в зеркало видишь, как по твоему следу ложатся снаряды от танка. 4 снаряда как раз ложились…
Дорога была на небольшой возвышенности, и снаряды ложились не в асфальт, а прямо в бруствер обочины. Получается, танк бил, и, пытаясь попасть в нас, клал в обочину.
И когда мы через 3-4 км подъехали к нашему следующему посту, остановились, они говорят: "Слушайте, это вы там пронеслись?" – "Ну да" – "Ни хрена себе. А что это было? Вы что, за собой гранаты бросали?" – "Да нет. Там танки работают, ребята". Они говорят: "Нереально. Это уникальное зрелище – смотреть, как идет "Скорая", а за ней танк кладет снаряд в снаряд".
